Федор Павлов, житель с. Ытык-Кюель Таттинского улуса, историк по образованию, стал победителем Международного литературного конкурса «ЭтноПеро-2024».  Конкурс ЭтноПеро  — это внимание к темам межэтнического взаимодействия, истории и культуре народов. В конкурсе приняли участие 342 человека из 53 регионов РФ, Республики Молдова, Федеративной Республики Германии, США и Канады.

Рассказ Ф. Павлова (псевдоним Богдан Малой)  «Отцовский нож» получил 3 место Восьмого сезона конкурса малой прозы «ЭтноПеро-2024».  Произведение повествует о жизни семьи охотника-саха. Эпизоды личной жизни героев происходят на фоне трагических событий, касающихся судеб всей страны. При этом персонажи произведения живут в якутской тайге, уединенно и, казалось бы, в отдалении от перепитий истории. Но история приходит к ним сама и заставляет героев делать морально нелегкий личный выбор. Практически в каждой сцене читателя ждет неожиданный сюжетный поворот. Дорогие наши читатели, наслаждайтесь чтением сами. Мы поздравляем Федора Ивановича и желаем дальнейших творческих успехов!

 

 

Богдан Малой

ОТЦОВСКИЙ НОЖ

У одной из многочисленных речек необъятной якутской тайги жили два Захара — отец и сын. Отцу шёл седьмой десяток, а сыну было двадцать пять. Жили они охотой и рыбалкой в своей маленькой избушке из лиственницы, крытой корой и дёрном. Мать семейства уже лет десять, как отправилась в мир иной, мужики давно привыкли к такой жизни. В тайге дичи было полно, а в реках и озёрах — рыбы, так что голода и нужды они не знали. Пушнину сдавали государству, а на вырученные деньги покупали порох, патроны и продукты.

Однажды Захар-старший — потомственный охотник, отправился проверять силки по короткому маршруту. Ему надоело сидеть дома и хозяйством заниматься, пока сын на промысле — пускай сегодня Захар-младший похозяйничает. Дело было ранней зимой, и Захар, напевая под нос любимую песню, на лыжах отправился на промысел. Мясо сохатого они еще осенью добыли, так что ружьё брать не стал — так легче передвигаться стареющему охотнику. День стоял солнечный, не шибко холодный, и лыжи будто сами скользили по снегу, прямо, как в молодости — думал про себя Захар.

Ничто не предвещало беды, и, радуясь свежему воздуху и последним тёплым лучам скудного северного солнца перед долгой зимой, старик не заметил притаившейся рядом опасности. Из-за кустов кедрового стланика за ним следил медведь-шатун, который из-за загноившейся раны на боку не смог как следует жир нагулять к зиме — вот и шатался в поисках еды. Он уже нашел несколько зайцев в силках и съел их, но совсем не наелся. Косолапый знал, что этот двуногий опаснее всех животных, которых он повидал в своей жизни, но голод сводил его с ума. Медведь был слаб, но тут либо он, либо двуногий — выбора не было.

Внезапно сбоку послышался треск сучьев, и Захар, обернувшись на звук, увидел прыгающего на него медведя. Зверь навалился на него всем своим весом, стал рвать и кусать старого охотника, который пытался прикрываться левой рукой, а правой нащупывал свой якутский нож. Несмотря на дикую боль, старик не потерял самообладания и смог достать свой нож. Изо всех сил охотник бил медведя в левый бок снова и снова, пытаясь достать до сердца, пока сам не впал в забытьё от боли и потери крови.

Захар-младший почувствовал неладное, когда отец не вернулся к обеду. Он мог уже дважды обойти силки за это время… Может, ноша тяжела, и старик часто отдыхает? Может, деревце или сучок интересный приметил? Старик любил мастерить из дерева разных зверушек да птичек. Там, где обычный человек видел простой сук или нарост на дереве, Захар замечал соболя или кукушку, утку или лягушку — надо было просто ножом немного подправить. Таких скульптур вокруг их дома было множество. Но с такой ношей отец вряд ли стал бы заморачиваться на сучок — обычно пять-шесть зайцев в силки попадает, а это немалый вес для старика. Надо идти на помощь, может, спину прихватило или ещё что случилось…

Захар спешил, а лыжи словно тяжелее стали в два раза. Он бежал изо всех сил, но казалось, что он стоит на одном месте и никак не может дойти до нужного места. Наконец, вдали он увидел тёмное пятно, но никак не мог понять, что это. Пятно не двигалось — неужели отец лежит? Сын спешил как мог, но цель не приближалась. Нет, это не отец, а какой-то большой зверь в луже крови, лось или медведь — отсюда не разглядеть. Приблизившись на достаточное расстояние, Захар понял, что это мёртвый медведь. Сердце стукнуло, предчувствуя неладное — наверно, отец под зверем. И действительно, из-под туши медведя виднелись окровавленная голова и руки старика и, к великой радости Захара, изо рта его шёл слабый пар — старик был ещё жив.

Старик очнулся и не сразу понял, где находится. Всё тело болело, особенно голова и левая рука, которой он прикрывался. Было тепло, и запахи были как будто знакомые — он дома, только ничего не видит — голова чем-то перевязана.

— Воды…, — слабо застонал старик, и тут же рядом кто-то зашуршал и поднес ко рту чашу с водой.

— Что со мной? — спросил старик.

— На тебя напал шатун, но ты оказался крепче, чем он, -ответил сын. Захар вспомнил, как дрался с медведем — значит, нож всё-таки не подвел.

До посёлка было слишком далеко: два-тра дня понадобится, чтобы фельдшера доставить. За это время старик может умереть без помощи. Захар-младший не понимал, что делать. Он перевязал раны на голове и лице отца, перевязал изуродованную и сломанную в нескольких местах левую руку, наложил шины из лучин. Другой помощи он оказать не мог.

— Отец, я мог бы за помощью в поселок отправиться, но…

— Я достаточно пожил и могу умереть спокойно, зная, что одолел напоследок врага своего. Но это может случиться, когда тебя не будет рядом, а этого я не хочу. Вряд ли я выздоровлю, даже если русский врач придёт или лучший тунгусский шаман за меня возьмётся. Ты, главное, будь рядом, когда я отойду.

Через несколько дней старик скончался, завещав сыну обязательно жениться, чтобы их род продолжался, негоже молодому человеку одному в тайге жить… Захар схоронил отца на берегу его любимой речки Солльуор, где испокон веков охотились все их предки, чтобы он мог смотреть, как она разливается бурными потоками весной; как, наполняясь пением птиц, зеленеют летом её берега; как она замерзает, постепенно покрываясь кружевами льда и засыпая на зиму, чтобы весной снова проснуться и ожить, как тысячи раз до этого.

Он стоял на берегу реки — единственный Захар в избушке и единственный человек на десятки вёрст вокруг. В руках он держал отцовский якутский нож — незаменимый инструмент, которым Захар-старший готовил еду, мастерил из дерева, обрабатывал кожу, охотился и победил лютого зверя. Издревле якутский нож ценился у всех народов Якутии от берегов Алдана на юге до Великого Ледовитого океана на севере. Эвены, эвенки, юкагиры и чукчи охотно выменивали якутский нож на самое ценное, что у них есть, потому что такой нож становился лучшим другом любого, кто жил в суровом краю.

Шло время. Долгая холодная зима подходила к концу. Солнце на востоке вставало всё раньше и раньше, а заходило на западе всё позже. Запахло весной. Захар коротал дни за охотой и хозяйственными делами, но стоило ему отвлечься от повседневных забот, как невыносимое одиночество и тоска грызли душу. Кроме отца с матерью да нескольких оленеводов-эвенков, он никого толком и не знал — всю жизнь прожил в тайге. Изредка с отцом ходил в посёлок, где сдавали шкурки в магазин, но ему там не нравилось — десятки, может, даже сотни людей, суета, шум, возня. В тайге лучше — тишина и покой. Только теперь этот покой стал для него невыносимым. Захару нужен был друг.

Однажды к Захару заехали два эвенка-оленевода, которые бывали у них и раньше. Старшего звали Егором, но все его знали по прозвищу Гарпанча. Он был другом покойного Захара. Сына Гарпанчи, возрастом чуть младше Захара, звали Петром, но всем он был известен, как Тыманча. Узнав о смерти Захара-старшего, Гарпанча долго сидел молча, а затем выдал:

—          Приходи к нам на бакалдын. Найдем тебе жену. Нехорошо одному жить!

—          Ну, не знаю, — замялся Захар.

—          Я младше тебя, а женат уже несколько лет. Трое детей у меня. Сейчас они ждут меня в тёплом чуме. Приеду, а жена меня накормит, а потом ещё и приласкает, — засмеялся Тыманча, обнажив белые зубы, — Эвенкийские девушки самые красивые!

После недолгих уговоров Захар согласился, чтобы отстали скорее. Наутро Гарпанча и Тыманча уехали, обещав гостеприимно встретить Захара на бакалдыне — эвенкийском празднике встречи лета. Чего они привязались к нему со своим бакалдыном? Он и на ысыахе ни разу не был, хоть сам саха. Мать Захара была из Центральной Якутии и часто рассказывала сыну, когда он был маленьким, что их народ в июне празднует ысыах — собираются тысячи людей из разных улусов и встречают лето, превознося молитву алгыс небесным божествам, прося у них изобилия и процветания. Мама говорила, что Захар, когда вырастет, станет богатырём и всех победит в соревнованиях на ысыахе. Он не мог себе представить тысячи людей — это же как деревья в лесу! Как они могут что-то праздновать или соревноваться? Никто никого не сможет услышать, будут метаться, как рой мошкары туда-сюда. Думал, что это просто сказка, придуманная мамой, пока не вырос и не побывал в посёлке в первый раз. Оказывается, люди могут жить и сотнями в одном месте, и у каждого свой дом, своя территория, хоть и маленькая.

Пришла весна. Прилетели вороны, затем коршуны, а чуть погодя и гуси с утками. Все леса, озера и реки наполнились неугомонным птичьим гамом. Тайга ожила, а вместе с этим приближалось время праздника. Охотясь на пернатую дичь, Захар все время думал об этом празднике. С приходом весны его обуяло странное чувство интереса к бакалдын. Он страстно хотел туда, но в то же время стеснялся и боялся.

Закуковала кукушка, что означало начало лета, а следовательно, пора было собираться в путь. Захар всю весну метался и всё-таки решил пойти на праздник — будь, что будет, может, он счастье своё найдет! Никто в этих краях — будь то саха или тунгус, не ходит в гости без подарков. Взяв лучшие собольи шкурки, охотник двинулся в путь за своей судьбой.

На второй день Захар добрался до места празднества. Среди сотен людей он тщетно искал своих друзей, но они сами заметили его. Гарпанча и Тыманча пристально следили за приходящими на праздник людьми, и нетрудно было выделить среди эвенков одного-единственного якута. Он отличался от всех манерой держаться, своей одеждой и даже своим растерянным видом.

— Здравствуй, Захар! — услышал он и обернулся. За ним стояли улыбающиеся Гарпанча и Тыманча.

— Здравствуйте, друзья! — они обнялись, и отец с сыном повели Захара к чичипкану. По древнему эвенкийскому обряду каждый пришедший на праздник должен был пройти под чичипканом — небесными вратами из раздвоенной лиственницы, чтобы получить благословение духов. После этого Захара подвели к костру и обмазали его лицо золой, приобщая к местным обычаям.

Захару всё было в новинку. Он в жизни не видел столько людей. Все радовались и веселились от души. Куда бы Захар ни пошел, всюду его угощали и желали самого лучшего. Все местные знали якутский язык и охотно говорили на нём с Захаром, а он не знал эвенкийского и немного стыдился этого. Начались состязания по прыжкам через нарты, метанию аркана — маута и борьбе. Тыманча уговаривал друга попробовать свои силы, но Захар отказался. Сам же Тыманча выиграл состязание по метанию маута, показав нехилое мастерство в этом деле.

— А теперь самое интересное — будет сээдьэ, как у саха осуохай, — сказал Тыманча. Захар и осуохай никогда не видел, так что понятия не имел, о чем говорит Тыманча. Друг подвёл его к кругу начинающих хоровод молодых людей, и они начали танцевать, подпевая за запевалой. Захар чувствовал себя неуверенно, двигался неуклюже. Он несколько раз хотел выйти из круга, но руки соседей по хороводу держали его крепко, а вырываться силой было неудобно. Темп танца в такт песне увеличивался, а шаги переходили в прыжки. И тут он заметил напротив себя прекрасную девушку в расшитом бисером замшевом костюме и тут же забыл обо всём. Он забыл о танце и двигался, увлекаемый общей массой; он не слышал песни запевалы, а только любовался этим чудесным созданием с белоснежной кожей и светло-карими глазами. Она так гибко извивалась в танце, что бисер на её одежде двигался в такт; она так искренне радовалась и смеялась, обнажая белые, как снег, зубы; её черные косы пускались в пляс, когда она мотала головой… Захар впервые в жизни влюбился. Он не помнил, сколько длился танец — пусть хоровод продолжается вечно, чтобы любоваться и любоваться этой красавицей.

— Вижу, тебе Кыдаана приглянулась, — заговорщически подмигнув, сказал Тыманча после завершения сээдьэ. Все разбрелись — кто компаниями, а кто и парами. В это время Захар потерял из виду свою красавицу.

— Хочешь, познакомлю?

— Нет, не надо, она в мою сторону и не посмотрит, — грустно ответил Захар.

— Как не посмотрит? Уже смотрит — видишь? — показал Тыманча на компанию молодых девушек, которые хихикали, глядя на Захара, а среди них стояла покрасневшая Кыдаана, которая при взгляде Захара застенчиво отвела глаза.

— Пойдем, — увлек Тыманча парня за собой, взяв за плечо. Но пошли они не к девушкам, а к Гарпанча, сидевшему у костра в компании стариков. Сын подозвал в сторону своего отца, и они, немного поговорив о чём-то, подошли к Захару.

— Кыдаана — сирота, живёт у своего дяди. Он мой друг, и я могу поговорить с ним, если хочешь жениться. За неё никто не просватан, — лаконично сообщил Гарпанча.

Через два дня Захар возвращался домой счастливым и женатым.

Маленькая избушка у речки Солльуор наполнилась счастьем. Уходя на охоту, Захар весь день только и мечтал вернуться в объятия своей Кыдааны. Через год родился маленький Семенчик — смуглый, как отец, курносый и со светло-карими глазами, как мать. Четыре счастливых года прошли незаметно, как один день.

Случилась беда — Кыдаана слегла от болезни, а что за хворь её поразила, не могли понять ни русский доктор, ни тунгусский шаман. И до того белолицая, Кыдаана побледнела так, что через кожу видны были вены, под глазами появились темные круги, сама сильно исхудала, потеряв всякий аппетит. Через несколько месяцев рядом с могилой отца Захара появилась ещё одна.

Захар остался один с четырёхлетним Семенчиком, который очень тосковал о матери. Говорят, беда не приходит одна — недалеко от речки Солльуор начали строить Колымскую трассу. Столько заключенных пригнали, что и не счесть. Среди них были и политические, и уголовные преступники. Одетые кое-как в рваные ватники, некоторые без обуви, с обёрнутым вокруг ног тряпьём и без рукавиц строили жилые бараки под надзором вооружённой охраны. Нося с собой уголь в консервной банке на проволоке, зэки грели окоченевшие руки. Так и построили несколько длинных бараков с печками из железных бочек, которые быстро остывали, как только дрова догорали.

Многие из этих бедолаг так и остались под трассой, став её строительным материалом. Они, не вынося тяжелых условий, голода, холода и побоев умирали, а некоторые становились добычей меткой пули при попытке бежать. Никто их не хоронил, тела бросали прямо под насыпную дорогу, заваливая камнями. Всех беглецов рано или поздно настигали и убивали. Местным охотникам платили премию в двадцать пять рублей или давали продуктовый паёк за убитого беглеца. Среди них находились те, кто думал о своей выгоде и становился «охотником за головами». Чтобы получить обещанную премию, достаточно было принести кисть убитого зэка.

В таких условиях зверья поблизости стало совсем мало, а далеко идти на охоту Захар не мог — кто присмотрит за сыном? Стало ясно, что приближаются трудные времена. Иногда охотнику благоволила удача, и он добывал тетерева или глухаря вблизи дома, но о крупной дичи приходилось только мечтать. Во время охоты маленького Семенчика приходилось оставлять дома одного, что было очень опасно. Захар тосковал по тем счастливым временам, когда с добычей возвращался к любимой жене и сыну. Без Кыдааны ему приходилось тяжко.

В тот февральский день, который раз возвращаясь с охоты с пустыми руками, Захар уже думал сдаться и переехать в поселок к людям, чтобы спасти своего сына от голодной смерти, но ему было жаль бросать родные места, любимую тайгу и речку, где он вырос и жил всю жизнь. Перед глазами возникало исхудалое лицо Семенчика, который всё время плакал и просил есть. Даже погружённый в думы, охотник не потерял бдительности и заметил, что по опушке леса идёт человек. Захар быстро юркнул в заросли кедрового стланика и наблюдал за одиноким путником. С началом строительства трассы много разных слухов ходило о беглецах, которые и убить могут за тёплые вещи или оружие, а Захару нельзя было умирать, оставив сына сиротой.

Когда человек подошёл ближе, стало ясно, что это беглец. Он был безоружен и совсем обессилен. Перед Захаром встал выбор: поймать или убить беглеца и сдать властям за деньги или продукты, тем самым спасая сына, или отпустить этого совсем ещё юного паренька с голубыми, как небо, глазами.

Захар спас своего сына, который, повзрослев, получил образование, стал крупным партийным деятелем, женился и подарил отцу много внуков. О том случае в тайге, Семён ничего не знал — Захар Захарович давно умер, унеся тайну с собой в могилу.

После распада Советского Союза Семён Захарович стал руководителем крупного золотодобывающего предприятия. Однажды к нему на приём записался некий доктор Гордон Уильямс. Семёну Захаровичу, конечно, приходилось изредка встречаться с иностранцами, а потому большого удивления записанный на приём гость не вызвал. В назначенное время в кабинет вошёл высокий худощавый старик с небесно-голубыми глазами. Он был одет в элегантный костюм, дорогие кожаные туфли, а правая рука почему-то была затянута в перчатку.

—          Здравствуйте, — на чистом русском языке поприветствовал гость.

—          Здравствуйте, мистер Уильямс, — с удивлением ответил Семен Захарович.

—          Возможно, мой визит покажется Вам несколько странным. Я старый знакомый Вашего отца, — произнёс Уильямс.

—          Кажется, Вы меня с кем-то путаете. Мой отец был кадровым охотником и ни одного иностранца в жизни не видел, -ещё больше удивился Семён Захарович.

—          Вы именно тот, кого я искал, точнее, его сын. К сожалению, я не успел увидеться с ним при жизни. В семнадцать лет я был арестован за кражу еды и отправлен в трудовой лагерь для строительства колымской дороги. Не имея сил терпеть издевательства и мучения в лагере, я сбежал. Тогда-то и встретил Вашего отца, который дал мне свой нож. Я сохранил его, он помог мне выжить в тайге. Я с благодарностью возвращаю его законному владельцу, — сказав это, старик вынул из внутреннего кармана пиджака обёрнутый в платок старый якутский нож и положил на стол перед Семёном Захаровичем. На небесно-голубых глазах доктора Уильямса появились слёзы.

Семён Захарович, не зная, что ответить, молча смотрел на нож. Он, хоть и был тогда маленьким, хорошо помнил его. Отец с гордостью рассказывал, как дед маленького Семенника этим ножом убил медведя-шатуна. Через какое-то время нож пропал и примерно в то же время отец принес домой много продуктов: муку, чай, консервы и даже сахар. Благодаря этому Семенчик тогда и выжил.

В тот день перед беглецом и охотником, казалось, было только два пути — один из них должен был умереть. Захар выскочил из кустов и прицелился в зэка, которому некуда было бежать. Перед глазами совсем ещё молодого Гордея Вилкина пронеслась вся его жизнь: короткое детство, смерть родителей, голод. Кроме измученного голодом и холодом тела, в котором уже затухала жизнь, юноше терять было нечего. Правая рука была отморожена, от голода кружилась голова. Он уже мысленно попрощался с этим несправедливым миром и закрыл глаза в ожидании спасительной пули, которая положила бы конец его страданиям от такого же голодного, как и он, охотника.

Перед Захаром стоял, пусть и выше его ростом, но совсем ещё ребёнок. Он уже было нажал на спусковой крючок своего ружья, но что-то его остановило. Он нашёл третий путь: отвёл парня в старую избушку своего отца, располагавшуюся недалеко от нынешней, в которой они иногда с хранили вещи. Там он ампутировал отмороженную кисть Гордея, чтобы поражение не распространилось дальше и прижёг рану огнем. Бывалый охотник всё это сделал не хуже любого хирурга, — он с самого детства разделывал туши добытых зверей одним ножом. Отрезанную кисть руки беглеца Захар отнёс ВОХРов-цам в обмен на продукты, которые спасли жизни Семенника и Гордейки. Каждый день Захар ходил в старую избушку отца присматривать за раненым — готовил еду, носил воду, заготавливал дрова. Благо в тот отрезок времени никто не бежал, и никто не пришёл в избушку в поисках беглеца. Через месяц окрепший Гордей с якутским ножом, продуктами на дорогу и в тёплой одежде Захара продолжил свой путь. Он перенёс много тягот в пути, чудом избежал смерти, но на пути ему попадались добрые люди — эвенки, юкагиры, чукчи, которые, как бы это невероятно ни звучало, помогли ему добраться до берегов Аляски, где смоленский парень Гордей Вилкин стал Гордоном Уильямсом и начал новую жизнь. Невероятно и то, что не знавший ни слова по-английски на момент прибытия в США русский паренёк получил образование и впоследствии стал видным учёным-этнографом. Он побывал с экспедициями в африканских племенах, у амазонских индейцев и аборигенов Папуа-Новой Гвинеи. И где бы он ни был, доктор Гордон Уильямс носил с собой якутский нож. Нет — он уже не пользовался им, это был его талисман на удачу.

Семён Захарович понял, что волею судьбы не только отец спас беглеца, но и беглец спас их от голода. Даже после ухода удивительного гостя он долго сидел в кабинете, прижимая к груди старый якутский нож, и беззвучно плакал.